Трансгенерационная травма: нерассказанные истории и непрожитые жизни
Мы продолжаем публикацию выпускных работ наших коллег, успешно завершивших обучение в обучающей программе «Основы аналитического консультирования и юнгианской терапии» в 2020 году.
Сегодня познакомимся с работой Анны Гаврилюк.
Любовь и война сплетаются вместе,
Куплет за куплетом поют свою песню.
Пока не собрала всю душу с обломков,
Ей жить эти жизни сквозь призму осколков
Sakura Agai, 2020
На написание этой работы меня натолкнули глубокие личные истории о тех, кого я никогда не встречала, — людей давно ушедших. Осколки их душ блуждают призраками среди нас и хотят быть услышанными.
Сталкиваясь с призрачными историями, мы сталкиваемся с энергиями комплексов и архетипов. Это пугает, особенно в мире, где душа давно перестала быть центром человека, и стала чем-то выдуманным.
Призрачные истории порой так тяжелы, что личности проще спрятаться от них в магическом мышлении или полном отрицании; в религии или эзотерике; в наркотиках или алкоголе.
Эти истории объединяет то, что все они нерассказанные и непрожитые. Они о травмирующем опыте и нереализованном намерении. А освободиться от силы их влияния можно, только осознав, рассказав, прожив, реализовав тот потенциал и смысл, что в них заложены
І. КТО ТАКИЕ ПРИЗРАКИ И КАК ОНИ ФОРМИРУЮТСЯ
Метафорически я бы назвала призраков осколками застрявших душ, желающих воплотить свои намерения. Психологически призраки — это информационные энергетически заряженные сгустки, автономно существующие в психическом пространстве. По своей сути — это то, что К. Г. Юнг назвал комплексами — совокупности отдельных аффективно окрашенных психических явлений, импульсов, идей или образов. Это вытесненные эмоциональные конфликты. Они могут проявляться как личностные вытеснения, семейные тайны, родовые сценарии, коллективные травмы и архетипические одержимости.
Когда в психике рождается импульс к действию, он несет в себе информационный код о том, какое намерение должно быть реализовано и энергию на его выполнение. Если намерение не реализовывается, созданный импульс блуждает по психической системе и, в конечном итоге, соматизируется в теле в виде блока или зажима. Психоаналитик Сильвана Олиндо Вебер говорит о соматизации, как о «роли, которую бессознательная сфера заставляет играть тело».
По каким причинам намерение может не реализоваться?
По причине внутреннего конфликта, когда сталкивается общественная мораль и личная система ценностей. От его сложности и длительности зависит количество вытеснений и психосоматических симптомов. Или по причине невозможности совершить действие (например, когда оно адресуется уже умершему человеку).
Способность осмыслять желаемые действия, выражать импульсы символическим путем, позволяют интегрировать те аспекты личности, которые при неосознанном отношении ушли бы в Тень. Когда человек способен сформировать связь между телесным блоком и нереализованным желанием, то он высвобождает «застрявшую» энергию из тела и психической системы.
Собственные вытеснения и заблокированные импульсы мы можем обозначить, как личных призраков. За период взросления ребенка ситуаций, в которых он не может реализовать возникающие импульсы, справиться с чувствами, осмыслить действия происходит очень много. Эти вытеснения формируют его Теневую личность. Став взрослым, он носит все эти подавленные страхи и модели поведения, не отдавая себе отчет в том, что им руководят призрачные истории прошлого.
Вытесненные нереализованные намерения влияют на характер человека, формируют его поведение и отношения с окружающими. Без психологической работы с этими вещами, он передает их дальше, в наследство своим детям. Дети через эмпатию считывают вытесненные мотивы родителя и неосознанно подчиняют им свою жизнь.
Франсуаза Дольто по этому поводу говорила: «Каждый ребенок вынужден выносить обстановку, в которой он растет, а также нести груз последствий, доставшихся в наследство от патологического прошлого своей матери и своего отца. Он является носителем этого долга, полученного еще в свой пренатальный период симбиоза…».
Родители могут во многом освободить своих детей от теней прошлого, записавшись на длительную терапию. Но представьте несколько поколений назад. Поколений, переживших войну, голодомор, концлагеря. Была ли у них возможность ходить к психотерапевту? Какие их вытесненные намерения передались детям и потомкам? Размышляя над этим, меня не удивляет, что ссора родителей может восприниматься ребенком так, будто взрываются бомбы и дом захватили фашисты.
Мы — потомки людей, которые пережили нечеловеческие ужасы, но также потомки тех, кто эти ужасы творил. Мы ищем способы справляться с переживаниями, нас охватывающими, часто не осознавая их природу.
К. Г. Юнг говорил: «Когда человек умирает, чувства и эмоции, связывающие его с родственниками, утрачивают привязку к реальности и уходят в бессознательное, где они приводят в действие коллективное содержание, которое затем пагубно влияет на сознание».
Призраки проявляются в нас в виде личных комплексов; интроектов, считанных на эмпатии; проекций; родовых сценариев, передающихся из поколения в поколение и архетипических одержимостей.
Джеймс Холлис говорит, что проекция запускается, когда бессознательное содержание исходит из нас и проникает в мир. Затем эта энергия распространяется на другого человека, институцию или ситуацию, и мы начинаем относиться к этому другому через систему ожиданий и смыслов нашего собственного бессознательного содержания.
Призраки прошлого незримо присутствуют в жизни каждого человека и влияют на него, знает он об этом или нет. Порой они забирают подлинную жизнь, закрывая собою индивидуальный путь.
Чтобы вернуть себе свою жизнь, необходимо набраться смелости посмотреть им в глаза, выслушать, осмыслить их истории, и отделить от собственной жизни. Так мы высвобождаем призрачную энергию, истории находят смысл и души обретают покой.
ІІ. СЕМЕЙНЫЕ ПРИЗРАКИ: СИНДРОМ ГОДОВЩИНЫ И БЕССОЗНАТЕЛЬНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ
Хотя призраки — это обитатели психического пространства, они могут завладевать не только разумом, но и телом. Захватывая сознание, призрачная энергия проявляется соматическими симптомами и заставляет совершать определенные действия в физическом мире. Например, воспроизводить болезненные, порой дикие родовые сценарии.
Франц Рупперт в книге «Травма, связь и семейные расстановки» пишет: «Во всём теле или в отдельных членах остаётся след воспоминаний о травме. Травматичный опыт с его кошмарными образами и чувством ужаса сродни бомбе замедленного действия, которая в любую минуту может взорваться».
Мы можем никогда и не узнать о тайнах бабушек/дедушек, а тем более предков. Есть истории, когда связи оборваны и неизвестны. Но так или иначе мы ощущаем на себе их влияние. Как же они в нас вливаются?
Дж. Холлис утверждает, что у каждого из нас есть уязвимые места, есть целые области, в которых мы уязвимы. У всех есть уязвимое место, через которое в нас входит страх, через которое комплекс проникает в нас, пытаясь утащить в прошлое.
Чтобы призрачные истории вошли в нас, им нужно открыть дверь. Этой дверью могут стать личные травмы, страхи, чувство вины или стыда. Первые призраки проникают в нас еще в младенчестве через диаду «мать — дитя». Я предполагаю, что диаду «мать-дитя» можно расширить, так как влияние на ребенка могут оказывать и другие значимые взрослые, заботящиеся о нем в младенчестве.
Николя Абрахам и Марии Тёрёк обозначили призрака, как «некое образование бессознательного; его особенность в том, что оно никогда не было осознанным… и является результатом передачи из бессознательного родителя в бессознательное ребенка».
Семейные призраки являются частью родовой истории и считываются ребенком через эмпатию. Ф. Рупперт говорит о передаче последствий травм через душевные привязанности: «Если совместить концепции привязанности и травмы, можно сформулировать следующие закономерности: пережившая травму мать неминуемо передает этот опыт в той или иной форме ребёнку. Так травматичный опыт продолжает действовать спустя несколько поколений. Отцы по-своему, но тоже вовлечены в механизм передачи травмы. И они передают травматичный опыт по наследству своим детям».
Примером может быть травма женщины, годами угнетаемой мужем на глазах дочери. Она передает ей глубокий комплекс неполноценности. Ф. Рупперт пишет: «Ребёнок впитывает в себя чувство, которое мать скрывает от себя и других: из страха, от стыда, разочарованности и т. д. Ребёнок является зеркалом материнской души». Достигнув возраста, в котором была сломлена мать, дочь ломается сама, погружаясь в пучину самоунижения. Возраст может быть триггером. А. А. Шутценбергер называет это «синдромом годовщины». Она пишет: «У бессознательного хорошая память, … оно любит семейные связи и помечает важные события жизненного цикла повтором даты и возраста: это синдром годовщины».
Также А. А. Шутценбергер пишет о гипотезе бессознательной идентификации. Бессознательно идентифицируясь с матерью, дочь начинает отыгрывать ее жизнь, достигнув критического возраста. Это период уязвимости — такова психологическая реакция на стресс годовщины. Француза Дольто считает, что все, что замалчивается в первом поколении, второе носит в своем теле.
«Пагубная непроговариваемость пагубна не столько тем, что поддерживает в ребёнке различного рода неосведомлённости, сколько тем, что сквозь нее проходит непреодолимая тревога родителей о том, что они скрывают» (Суле и Вердье)
Ф. Рупперт предлагает такую последовательность передачи травмы: травматичный опыт в первом поколении проявляется нарушением привязанности, риском травматичных переживаний во втором поколении; а также травмой отношений и возрастающим риском новых травм в третьем.
ІІІ. ПРИЗРАКИ РОДОВЫХ И КОЛЛЕКТИВНЫХ ТРАВМ
Мы рассмотрели формирование личных призраков, как вытеснений и комплексов, считывание ребенком семейных призраков через эмпатию.
Дальше я бы хотела поразмышлять о людях, страдающих от влияния родовых и коллективных призраков. О тех, кто носит в себе чужие намерения, тайны и истории. В сборнике статей «Скорлупа и ядро» Николя Абрахам и Мария Тёрёк говорят, что «призрак — это работа в бессознательном с тайной другого, в наличии которой нельзя признаваться».
Порой в нас живут чужие истории. Они не случались с нами лично, но они живут в нас чувствами. И нам важно сохранить связь с реальностью, чтобы не потерять собственную жизнь и идентичность, проживая чужие истории.
В работе с трансгенерационной травмой случаются моменты, когда человек ощущает, что его (как отдельной личности) вовсе нет. Что он — это установки, блоки, травмы, род… Разбирая очередную запутанность, оказывается, что он действует, как мама/папа/бабушка и т. п. Сказать «это МОЕ решение» становится практически невозможно. Появляется чувство бессилия, тупика и ловушки. Он ощущает себя вовлеченным в игру, в которой играют им. А последствия могут быть от депрессии до суицидальных мыслей.
Можно объяснить это тем, что травма, которая передается, намного сильнее той, которую получают. В книге «Синдром предков» рассматривается «гипотеза о консервативном вытеснении и цепи передач невысказанного от одного поколения другому, — того, что становится для детей тайной, о которой не говорят (т. е. захороненной), страданием, которое можно представить, но нельзя выразить словами (они не имеют права говорить об этом). Это невыразимое оказывается похороненным в бессознательном как внутренней структуре. В третьем поколении тайное и невыразимое словами становится непомышляемым (то есть даже подумать о нем нельзя), поскольку это невозможно представить („генеалогическое непомышляемое“), оно становится „призраком“, преследующим того, кто часто страдает от необъяснимых симптомов, указывающих на тайну, которую родственник спроецировал на него. А он об этом и не подозревает».
Сталкиваясь с такими историями и ощущениями, мы можем размышлять о глубокой эмпатии к роду, в котором произошло ужасное.
Н. Абрахам и М. Тёрёк говорят об «образовании динамического бессознательного, которое появилось не из-за вытеснения личной истории единичным субъектом, но в следствие прямой эмпатии к истории рода, осознанной и отвергаемой родительским (парентальным) субъектом». Это некое болезненное наложение друг на друга времен и поколений.
А. А. Шутценбергер считает, что каждый человек обретает идентичность с учетом собственной истории — как семейной, так и личной; обе они связаны с историческим контекстом, который лучше знать и активно использовать, чем пассивно испытывать его влияние на себе.
Авторы выдвигают гипотезу о «призраке», как свидетельстве о наличии «мертвеца», похороненного в другом.
Души наших предков умоляют нас дать место их историям, нерассказанным из-за страха, стыда и вины. Так как нерассказанные истории изнасилованных в войну женщин никуда не делись. Неотгореванные истории матерей и отцов утративших детей на войне никуда не делись. Никуда не делся ужас от того, что надо пожертвовать одним ребенком, чтобы дать шанс выжить другим. Весь груз вины за произошедшее никуда не делся. Он блуждает в психическом пространстве и оседает на плечи тех, кто способен его осмыслить и принять.
ІV. ВИНА, КАК ДВЕРЬ ДЛЯ ПРИЗРАКОВ. ОДЕРЖИМОСТЬ, КАК ПОТЕРЯ ДУШИ
Дж. Холлис описывает три формы вины: избегание, сверхкомпенсация или самовредительство. Он говорит, что вина как избегание уводит нас от нормальных влечений жизни, потому что мы ощущаем себя недостойными их. В случае сверхкомпенсации человек пытается «сладить» с этим незнакомым расстройством, демонстрируя свою силу, значимость, богатство или великодушие. В третьем случае бремя вины требует воздаяния и расплаты.
Мы можем не знать о родовом чувстве вины, которое зародилось в военные времена, когда приходилось совершать порой жуткие вещи для выживания. Но бессознательное хранит этого призрака до тех пор, пока он не будет разбужен. Чтобы его разбудить, достаточно самому испытать вину. Маленькой неосознанной капельки хватит, чтобы открыть двери в родовое или коллективное чувство вины. И независимо от размера совершенного проступка, она будет ощущаться непомерным грузом.
Одержимость — это охваченность призраками. Это потеря души в угоду коллективному безумию. Дж. Холлис приводит пример такой одержимости: «Я был на стадионах и видел, как дети превращаются в неистовых монстров. Виной тому — гремучая смесь из жизненных фрустраций, действия алкоголя и анонимности, которую сулит толпа. С точки зрения психологии нет особой разницы между рок-концертом, футбольным матчем (которые подразумевают алкоголь, травку и анонимность) и митингом нацистов. Человеческое эго-сознание поддается воздействию комплексов удивительно быстро — этот факт отрезвляет. Каждый из нас может с лёгкостью принять коллективные ценности, пасть жертвой коллективного безумия».
Здесь речь идет о неокрепшей детской личности, которая легко поддается на соблазны и таким образом теряет контакт с собой, охваченная одержимостью толпы. Коллективный призрак легко захватывает детское сознание.
Наркотики действуют как средство привязанности, крепко спаивая эмоционально изголодавшийся детей вместе. Гашиш, например, способен порождать симбиотические чувства, он «заменяет» подросткам недостижимую мать или отсутствующего отца.
Но не только дети, а и взрослые попадают под воздействие коллективного безумия. Вот что Дж. Холлис пишет о них: «Я был паломником в шести бывших концентрационных лагерях, и знаю, что все это создано не злодеями и психотиками, а обычными людьми, попавшими под неизбывное действие комплекса и потерявшими связь с собственной душой. Нет во всем мире стольких злодеев, чтобы наполнить людьми все эти лагеря, обеспечить перевозки, произвести массовые сжигания или просто не обращать на это внимания. Для этого необходимо было сотрудничество миллионов людей. Даже мои соотечественники были близки к оправданию рабства, уничтожению автохтонных культур, расовой сегрегации, порче окружающей среды и признанию пыток частью национальной политики, а все потому, что однажды пробужденный комплекс будет с лёгкостью находить все новые и новые рациональные оправдания.»
Потерять душу при жизни очень легко, особенно в беспокойное время и при слабом Эго. Одержимость коллективной идеей может привести к тому, что человек будет творить ужасы немыслимой жестокости, диссоциируясь и проецируя свой страх и тревогу на другого. Чем неуверенные Эго, тем оно нетерпимее к различиям, тем труднее ему выносить амбивалентность.
Все чувство вины, вытесненное из личности добропорядочного гражданина, будет похоронено во внутреннем склепе, который перейдет в наследство потомкам и будет искать того, у кого хватит силы и смелости осознать то немыслимое сотворенное зло.
К. Г. Юнг говорил: «Духи… рассматриваемые с психологического ракурса, есть бессознательные автономные комплексы, которые проявляются в форме проекций, потому что не имеют прямой связи с Эго. Многие наши предки описывали состоянии одержимости как потерю души.»
Думаю, что процессы, происходящие сейчас в мире (войны, катаклизмы, вирусы, психические болезни), говорят о том, что людьми владеют призраки. Романтизация алкоголизма, а также повальная заинтересованность эзотерическими учениями и соблазнительная идея о том, что наркотики отрывают дверь в трансцендентный опыт есть ни что иное, как попытки защититься от влияния призрачных энергий того непомышляемого ужаса прошлого, о котором не говорят.
«Травмирующий опыт является существенной причиной возникновения многих форм зависимостей. По большому счёту наркотики принимают, чтобы заглушить травмирующий опыт и связанные с ним чувства, побороть или подавить вызванные травмой симптомы, … выйти из состояния бесчувственности и внутренней пустоты, обусловленных травмой» (Ф. Рупперт).
Но только отказавшись от магического мышления, отрицания, убегания в психоделические удовольствия человек сможет открыть в себе способность к глубокой эмпатии и найти дорогу своей подлинной жизни. Это также означает, что ему придется сопереживать не только чему-то прекрасному, но и поистине ужасному прошлому, которое кроется в подавленных желаниях, намерениях и жизнях его предков. Только выдержав силу этих чувств, можно научиться отделять себя от них.
V. ТЕРАПЕВТ КАК ПРОВОДНИК ДЛЯ ПРИЗРАЧНЫХ ИСТОРИЙ
Травма — это повреждение способности чувствовать. Само слово «травма» означает поражение. Психичекая травма — это поражения, при которых нарушаются и время от времени или в течение длительного срока серьёзно ограничиваются процессы восприятия, осязания, мышления, вспоминания или представления.
Хочу привести несколько определений травмы разных авторов
С точки зрения нейробиологии травма — это массивное событие превосходящие способность животного переработать раздражитель. У всех млекопитающих, включая homo sapiens, она приводит к сходным типам реакций на телесном уровне. (Луиза Реддеманн и Ульрих Захссе)
Травматичный опыт — это витальное переживание неравновесия между угрожающими обстоятельствами и индивидуальными возможностями борьбы с ними, сопровождающееся чувством беспомощности и незащищенности и вызывающее длительное потрясение в понимании себя и мира. (Готтфрид Фишер и Питер Ридессер)
Задача терапевта, который взаимодействует с травмирующими призрачными историями — помочь клиенту выдерживать встречу с архетипическим, развить в нем стойкость и смелость. Важно сформировать поле доверия, потому что страх заставляет прятать травму, жить в вакууме с мучающими чувствами, мыслями и образами, наедине с призрачной энергией.
В изолированности формируется магическое мышление как защита от травмы. Также «на помощь» приходит эзотерика, религиозные секты, и/или наркотики. За такую помощь и защиту приходится платить высокую цену: останавливается личностное развитие, нет возможности для индивидуации, происходит анестезия чувств, блокируется эмпатия, затуманивается когнитивная функция.
Терапевту также тяжело и больно взаимодействовать с травмирующими призрачными энергиями, так как он даёт не только свой разум, но и тело в аренду. Он чувствует боль тех историй и жизней, которые носит в себе клиент. А. А. Шутценбергер говорит: «Терапевт… помогает клиенту идентифицировать свой „склеп“, освободить призрак, дав ему имя, а носитель призрака сможет… прекратить свою идентификацию, отделиться от призрака предка… и уйти с миром».
Теоретическую часть мне хочется закончить абзацем из «Синдрома предков»: «Когда людям дают возможность высказаться и помогают разговориться, побуждают рисовать, вновь проигрывать сцены на психодраматических сессиях…, то таким образом удается прекратить травмирующее воздействие и траур с помощью символического акта, завершающего неоконченные действия. Когда понимающий человек — контейнирующий психотерапевт слушает и слышит, у таких пациентов и даже у их детей симптомы часто прекращаются».
VІ. КЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ
(публикуется с разрешения клиента)
История непрожитого материнства
Л. 34 года. У нее нет детей. И она не знает, хочет ли становиться матерью.
После 20 лет ее преследовало тягучее желание иметь ребенка. Она описывает это желание как гнетущее, вызывающее отчаяние и тоску.
В процессе раскапывания семейной истории, стало известно, что ее мать сожалела о том, что вышла замуж слишком рано (в 21 год). Семейная жизнь не складывалась и состояла из постоянных скандалов. Она рассказывала дочери о своем студенческом друге, которого бросила ради замужества. Мать вышла замуж в 21, а в 22 родила ее. Парня, которого она бросила ради будущего мужа звали так же, как и парня Л.
Первые серьезные отношения девушки начались в последних классах школы и продлились до последних курсов университета. Мамину историю она знала еще со школы. Еще тогда обратила внимание на совпадение имен и характеров. Эта история так сильно поразила девушку, что она поклялась самой себе не повторить судьбу матери, не бросить своего парня и прожить с ним счастливую жизнь, которая не случилась с ее мамой.
В этом маленьком эпизоде прослеживается идентификация Л. с матерью и глубокая к ней лояльность — она берет на себя обязательство прожить непрожитую жизнь матери.
Тем не менее, достигнув «возраста уязвимости» — возраста, в котором ее мать принимала для себя судьбоносные решения, Л. начала ощущать чувства тревоги и угнетенности, она начала размышлять о расставании со своим парнем. В конечном счете, они расстались. А в 22 года сильное желание родить ребенка завладело ею.
Идея о ребенке вызывала тяжелые чувства. Она часто представляла себя одну с ребенком. Фантазировала о немыслимых тяжестях, которые во что бы то ни стало, надо преодолеть. Жить ради ребенка, дать ему все. В этом желании не было ничего про счастье и удовольствие. Как выяснилось в процессе, ее мать боялась остаться одна с детьми, боялась, что не справиться.
Эта часть клиентской истории — демонстрация того, как может проявляться то, что А. А. Шутценбергер называет «синдромом годовщины» — случаи, когда в одном и том же возрасте у разных поколений происходят одинаковые или схожие события, проявляются одинаковые или схожие страхи, мечты, чувства. Также мне хочется сказать о глубокой эмпатии Л. к своей матери, через которую она впитала и ее мечты, и ее страхи, отождествилась с ними.
Постепенно отделяя свои чувства от чувств, которые она впитала через связь и идентификацию с матерью, Л. начала осознавать, что пока не готова к детям и хочет заняться самореализацией.
Первая часть истории с материнством была успешно пройдена и осмыслена, но оказалось, на этом она не заканчивалась.
Л. отмечала, что теперь при мыслях о детях у нее возникает сильная тоска. Сначала она соотнесла это с тем, что время идет, а она не создает семью, и даже не знает, хочет ли этого.
Но истинные смыслы оказались спрятаны куда более глубже. Однажды бабушка, которая всегда хранила свои переживания в себе, неожиданно рассказала ей историю. Историю о своем потерянном ребенке. Об этой истории в семье никто никогда не говорил. Ее похоронили вместе с неродившимся ребенком.
Л. сказала, что услышав эту историю, сильно затосковала. А потом начала соотносить это со своей тоской, связанной с материнством. Она сказала, что чувства оказались идентичными. Она осознала, что носила в себе и переживала бабушкину тоску по ребенку. Открывшаяся ей семейная тайна принесла облегчение и успокоение. Она снова ощутила, что не готова становиться матерью и хочет разобраться в себе и своих собственных желаниях.
Время шло, мысли о детях приходили к ней все реже, а семейная история заняла свое место в кладовых памяти.
Далее я приведу описание процесса активного воображения, сновидения и медитации для демонстрации того, как нерассказанные истории стучаться к нам из бессознательного в надежде быть услышанными, осознанными и прожитыми.
Активное воображение — это метод работы с бессознательными содержаниями с помощью просмотра образов в воображении, ведения диалогов и их вербализации.
Представляю отрывок упражнения от первого лица (на тот момент Л. 33 года):
«Я шла по площади, вокруг были деревья с опавшими листьями. Я вышла на незнакомую улицу, в конце ее стоял антикварный магазин. Он находился недалеко от больницы. Я вошла внутрь. Там было много стеллажей, стоял полумрак и было пыльно. Мое внимание привлек альбом с черно-белыми фотографиями. На одной из них был моряк. Я поняла это по головному убору с ленточками. Лицо мне было очень знакомо».
Сначала Л. подумала, что моряк — это ее дед в молодости. Она тосковала по нему. Он умер, когда ей было 15 лет.
Альбом с фотографией не шел из головы и на следующий день она поняла, что на фото был не дед, а его нерожденный сын. Она вдруг осознала, что в своей фантазии шла по площади, где бабушка споткнулась и упала, потеряв ребенка. Дальше она зашла в магазин возле больницы, куда доставили бабушку. Мне захотелось узнать про опавшие листья, возможно этот трагический случай произошел осенью?
Размышляя, почему моряк, Л. предположила, что возможно, дед представлял сына моряком. А еще потому, что он ушел в море бессознательного…
Тоска, которую ощущала Л., фантазируя, была ей знакома. Она узнала ее вкус. Это тоска по ребенку. По ребенку, которого не было. По ребенку, который не родился физически, но присутствовал психически в семейной системе.
Она рассказала про деда. Он ее очень любил и был для нее целым миром. Рядом с ним она ощущала спокойствие и безопасность.
Я предполагаю, что Л. стала замещающим ребенком. Дед любил ее той нерастраченной любовью, которую не смог отдать своему ребенку. Так как между ними была глубокая эмпатическая связь, вместе с этой любовью она впитала в себя и его тоску. Тоску по непрожитой жизни. А. А. Шутценбергер говорит, что «замещающие дети» заменяют умершего ребенка, в данном случае, не родившегося. В тоске хранится несовершенный траур, который передается девочке вместе с любовью. Также я размышляю о том, что Л. является и «ребенком-восстановителем». Таких детей очень хорошо принимают в семье и им отводиться особое место. Л. отмечает, что всегда чувствовала себя особенной рядом с дедом.
Примерно через год (Л. 34 года) ей приснился сон. Привожу от первого лица:
«Мне приснились бабушка и дедушка. Дедушка был жив. Я всегда испытывала радость во сне, когда он мне снился живым. Во сне заболела бабушка. Она поехала в какое-то место, а дедушка поехал в другое.
Внезапно меня охватывает тревога. Я не знаю, все ли в порядке с дедушкой. Я понимаю, что прошло много времени, а я не звонила. Я совсем забыла о них. Меня охватывает сильная вина. Звучит голос, который говорит, что я лгала о своей любви, если забыла. А я понимаю, что со мной происходит какое-то вытеснение. Я забыла о них не по своей воле, у меня как будто стерлась информация об их существовании. Но чувство вины не уходит. Я начинаю оправдываться, что не знаю, куда звонить. И вдруг вспоминаю, что есть мобильник.
Звоню деду. Мне очень стыдно. Я ожидаю, что он будет со мной холоден, что он обиделся. Но он не берет трубку.
Он умер. Его уже даже похоронили, а я не знала. Мне не сказали.
Я прихожу на могилу, стою прямо на ней. А потом хочу сойти с нее и вижу, что землю неплотно присыпали, есть щель, даже нога может провалиться. Я думаю о том, что можно откопать его, чтобы попрощаться. Но отказываюсь от этой идеи.
На могиле появляется стол. Лежит на боку. Это означает, что рядом занято место. Рядом действительно есть место для еще одной могилы. Это для бабушки. Как будто она тоже должна умереть».
После этого сна мне хочется процитировать А. А. Шутценбергер: «Все происходит так, как если бы некоторые плохо захороненные мертвецы не могли оставаться в своих могилах, приподнимали плиты и перемещались, прятались в этот „склеп“, который носит в себе — в своем сердце и в своем теле — кто-то из членов семьи, откуда они выходят, для того чтобы их признавали, не забывали о них и о происшедшем событии».
Л. рассказала, что ей часто снятся сны, в которых она испытывает чувство вины. Она сказала, что до сих пор испытывает вину за несказанные вовремя слова любви деду. Он умирал тяжело. Когда она увидела его истощенного до неузнаваемости болезнью, то ее парализовало от страха: от сильного мужчины, который был ее миром, безопасностью и большой любовью почти ничего не осталось, только кости обтянутые кожей. Л. не могла пошевелиться и не могла вымолвить ни слова. А потом он умер. Все эти годы Л. казнила себя за страх, парализовавший ее. Призрак вины терзал ее душу 19 лет.
Дж. Холлис пишет: «… бремя вины требует воздаяния и расплаты. В результате — самоопорочивание, самобичевание и самовредительство которые будут продолжаться до тех пор, пока гроссбух между сделанными и несделанными делами не будет сбалансирован».
Идея о разрывании могилы, чтобы попрощаться, не может быть воплощена из-за чувства вины. Хочется соотнести разрывание могилы с анализом, благодаря которому Л. разрывает символические могилы прошлого и есть еще те, которые она пока разрыть не в состоянии.
Она говорит о чувстве вины, которое мучит ее долгие годы. Но только ли ее это чувство вины? Ведь есть бабушка, которая не отгоревала за своим потерянным ребенком, испытывающая вину за то, что не смогла выносить его. Есть мать Л., мучимая виной за то, что ее дети сильно пострадали от постоянных семейных скандалов.
Прослеживая родовую историю дальше, Л. находит, что в войну в роду умирали дети. Можно размышлять, что есть некий призрак женской родовой вины связанной с детьми, с невозможностью их выносить или вырастить в любви.
Л. носит в себе склеп родовой вины и является тем, кто по словам А. А. Шутценбергер проводит «работу по выявлению связей и повторений и их декодированию, что придает смысл событиям и позволяет управлять ими. Когда начинают видеть и понимать, появляется смысл, меняется контекст, из глубины проступает форма, все изменяется: человек дышит, избавляется от груза прошлого, часто меняется его тело и жизнь».
Вот как закончилась эта история.
Сон перешел в соматические симптомы — несколько дней «резало в животе». Одеялом накрывало тяжелыми переживаниями. Л. выделила три чувства: тревога, вина и тоска.
Дж. Холлис говорит, что: «Тревога привязывает нас к возможному будущему, а стыд и вина — к сдавливающему прошлому».
Л. тревожилась о здоровье бабушки и испытывала вину за прошлое. После разговора с ней по телефону, эти чувства ушли.
Но тоска и боль в животе никуда не делись. Л. начала переживать, что заболела. Вечером она провела медитацию, сфокусировав внимание на ощущениях в животе и рассматривая тягучую тоску, идущую оттуда вместе с болью.
Вот ее описание, привожу от первого лица:
«Сфокусировав внимание в районе живота и посидев так некоторое время, я ощутила внутри себя энергетический шар. Я попробовала разомнуть его своим вниманием, но мне становилось невыносимо от этого, как будто я разрушала что-то живое. Я остановилась и просто наблюдала. Через некоторое время шар приобрел другую форму, он напоминал баклажан. Это меня удивило. Мне захотелось выдавить его из себя. Вниманием я выталкивала его из себя, пока он не ушел из живота».
Л. сказала, что это было похоже на символические роды. После этой медитации она ощутила облегчение. Наутро живот не болел, а тоска растворилась.
По сути, на протяжении нескольких лет, символически, через сновидения, медитации и активное воображение, Л. совершала ритуал горевания, проживала семейные и родовые чувства, осознавала нерассказанные истории и возвращала им смысл.
В завершение хочу написать, что мы все связаны невидимыми нитями. Мы связаны пространством и временем, причинами и синхрониями — историями, которые должны быть рассказаны и жизнями, которые должны быть прожиты…
ЛИТЕРАТУРА:
- Анн Анселин Шутценбергер «Синдром предков»
- Джеймс Холлис «Призраки вокруг нас: в поисках избавления»
- Франц Рупперт «Травма, связь и семейные расстановки»
- Юнг «Психологические основания веры в духов»