Сны как предвестники и проводники психических процессов

Мы продолжаем публикацию выпускных работ наших коллег, успешно завершивших обучение в обучающей программе «Основы аналитического консультирования и юнгианской терапии» в 2018 году. Сегодня познакомимся с работой Виталины Тумольской на тему:

Сны как предвестники и проводники психических процессов

Сознательная, «дневная» жизнь души дополняется бессознательной, «ночной», жизнью, где на первый план выходит символическая сторона. Можно представить сознательный и бессознательный аспекты психической жизни, как сообщающиеся сосуды разной конфигурации, между которыми есть возможность для обмена содержимым. С одной стороны, некоторые содержания сознания могут переходить в область личного бессознательного, с другой стороны бессознательное способно донести содержание до уровня сознания при помощи определенных способов. Юг акцентировал важность такого рода связи и скоординированной работы сознания и бессознательного для психического здоровья человека.

Говоря на языке символов, бессознательное владеет разнообразными способами коммуникации: сновидения, воображение, озарения, психические непроизвольности (например, забывания, оговорки), etc. Каждый из этих способов имеет свою специфику и свои функции, но все они служат общей цели: лучшему взаимодействию между сознательным и бессознательным аспектами. Что, в свою очередь, способствует процессу индивидуации, в ходе которого мы становимся более целостными. В своей работе я бы хотела поговорить о таком канале коммуникации как сны. Юнг предлагал рассматривать сны как особый язык бессознательного, не как зашифрованные послания, которые намеренно что-то скрывают, а как естественную речь бессознательного, которая, безусловно, может быть нам непонятна, если мы не знаем языка: «В работе со снами необходимо исходить из двух основополагающих положений. Во-первых, следует относиться к ним как к фактам, заранее не предполагая ничего кроме того, что некий смысл они всё-таки содержат, во-вторых, понимать, что сон является специфическим языком подсознания».

Говоря о функции сновидений, он отмечал их компенсаторную функцию:

«Общая функция сновидений заключается в восстановлении нашего душевного равновесия. Нам снится именно то, что требуется для тонкой регулировки психического баланса. Я называю это вспомогательной или компенсаторной функцией сновидений в нашей психической самонастройке. Теперь понятно, почему людям, мыслящим нереально, имеющим завышенное самомнение или планирующим грандиозные прожекты без опоры на реальные возможности, снятся полёты или падения. Такие сны компенсируют неполноценность их личности, предупреждая в то же время об опасности следования такой практике. Если предупреждения сна не принять во внимание, может произойти реальный несчастный случай: падение с лестницы, например, или авария на дороге».[1]

А так же их предвосхищающую функцию:

«Таким образом, сны могут иногда предвосхищать определённые ситуации задолго до того, как они произойдут. Это не обязательно чудо или некая форма предзнания. Многие кризисы в нашей жизни имели долгую неосознанную предысторию. Мы приближаемся к ним шаг за шагом, не ведая о накапливающихся опасностях. Однако то, что мы упускаем из виду, часто воспринимается подсознанием, которое может передать информацию посредством сновидений.

Сны неоднократно могут предупреждать нас подобным образом, хотя почти так же часто случается, что они не делают этого. Поэтому не стоит полагать, что некая благожелательная рука время от времени удерживает нас от опрометчивых поступков. Если дать позитивную формулировку, это скорее похоже на благотворительную организацию, иногда проводящую свои акции, а иногда и нет. Таинственная «рука» может даже направить нас к гибели: сны иногда оказываются западней или похожи на неё. Случается, они ведут себя, как дельфийский оракул, предсказавший царю Крезу, что когда он перейдёт реку Галис, то разрушит великое царство. Лишь потерпев сокрушительное поражение в битве, состоявшейся после переправы, он понял, что оракул имел в виду его собственное царство. К снам непозволительно относиться легковесно, ведь они — порождение духа, который ближе не к человеку, а к природе, её дуновению; это дух прекрасного, благородного, но и жестокого божества».[1]

Именно на этих двух функциях мне хотелось бы сосредоточиться в практической части своего исследования, материалом для которой послужила серия приснившихся мне сновидений (общая временная протяженность около полутора лет).

В начале февраля прошлого года мне приснился сон, который произвел на меня глубокое впечатление. Юнг писал о двух типах сновидений: обычных и, так называемых, больших снах: «Первобытные люди верят в два разных вида снов: ota, великое видение, большое, значимое и имеющее коллективное значение; и vudota — обычный маленький сон. Большие и важные сны большая редкость, и только действительно большому человеку снятся большие сны — вождям, лекарям, людям с маной. Наши маленькие сны не имеют такой важности, в них нет коллективных или универсальных решений, хотя они верны в каждом отдельном случае, но каждый сможет увидеть в любом обычном сне вроде тех, что я выбрал, ту же направляющую функцию и попытку решить проблему».[2]
Полагаю, что этим делением все же можно воспользоваться и применительно к внутренней психической жизни — наши сны тоже различаются по «масштабу», в ней иногда случаются «большие сны», определяющие ее течение и глубоко резонирующие с нашей Самостью — чем-то глубоко подлинным внутри нас, что стремится к воплощению. Подобные мысли можно встретить и у Роберта Джонсона: «Бывает и так, что вас посещает „большое сновидение“, в котором разворачивается панорама вашего внутреннего развития в течение долгого периода времени. Оно может отобразить то, что имело место в прошлом, то, что случится в будущем, и то, какое место ваше настоящее занимает в этой большой схеме. Иногда бывает очень трудно дать такому сну четкое толкование, потому что его полный смысл доходит до нас только с течением времени.

Мы должны научиться запоминать такого рода сновидения и регулярно к ним возвращаться. С течением времени ваше понимание каждого конкретного сновидения будет улучшаться. Мы видим, что с нами происходит, и неожиданно понимаем, что эти события вписываются в ту перспективную схему развития, о которой говорил наш сон. Такого рода сны представляют собой своеобразные «чертежи» нашего внутреннего развития, и со временем мы узнаем, насколько здание нашей жизни соответствует этим «чертежам».
Если же, проделав всю вышеописанную работу, вы не можете остановить свой выбор на каком-то конкретном толковании, тогда смиритесь с мыслью, что в течение некоторого времени вам придется обходиться без него. Смиритесь с двусмысленностью вашего сна точно так же, как иногда мы смиряемся с двусмысленностью нашей жизни У вас есть все основания сказать: «Этот сон может означать это, а может и то Дела могут пойти так, а могут и иначе. Только время покажет». Подобные сны приходят с границ вашего сознания. Каким-то образом они простираются в ваше будущее, зерна которого уже посеяны в вашем настоящем. Проявите терпение, продолжайте взаимодействовать с вашими символами, возвращайтесь к вашему сну время от времени, и все вам станет ясно». [3]

Сон, о котором я буду говорить дальше, я бы отнесла к этой категории, так как он явно выделялся на фоне «обычных» снов, вызывал много чувств, ощущался очень значимым.

«Мы с родителями дома. Во сне точно знаю, что это наш дом, но в реальной жизни я в нем не жила. Это старинное здание царской постройки, мы живем на первом этаже, и часть окон выходит на улицу, а часть во двор. Дом образует собой квадрат с квадратным двором по центру. Наша часть дома занимает только одно крыло этого дома, а из одной из комнат (моей) хорошо видно крыло напротив.

Расположение комнат такое. Сначала идет довольно узкая и темная прихожая, потом большой зал, бело-голубой. Все в стиле того времени, когда дом был построен, предположу что вторая половина 19 века. Антиквариат, лепка на потолке, но все выглядит не помпезно, не странно, а естественно, органично. Потолки не ниже 4 метров. Зал выходит окнами на улицу, это светлое помещение, огромные окна, широкие подоконники. Кухня похожа на кухню в реальном родительском доме. Дальше расположена какая-то комната или две, небольшие, проходные, в бежево-золотистом оформлении, тоже старинном. Одна из них, видимо родительская спальня. А если идти прямо, то есть вглубь квартиры, то в самой глубине (через отделяющий коридор) находится моя комната. И хотя во сне я там не живу (а живу в другом городе) и кажется, что родители этот дом купили после того, как я выросла, но все равно есть чувство, что это помещение мне близко.

Так как моя комната находится в самой глубине дома, ее окна выходят во двор, на другой корпус, и кажется, что ни звуки с улицы, ни звуки с другой части дома туда просто не доходят. Я осматриваю эту комнату, и понимаю, что вот тут потолки просто огромные, их ничем не закрывали (в другой части дома фальшь-потолок, возможно), и они около 6 метров высотой. Комната просторная, квадратная. А цвета оформления красноватый и коричнево-розовый, марсала. Вижу кровать, на ней вещи, и рядом, все прикрыто тканью. Нет чувства, что захламлено, просто впечатление, что тут не живут, поэтому так все. Но как будто это можно изменить легко и быстро. Свет тускловатый, и будто слегка мрачная эстетика, еще и комната глубоко внутри. Но мне тут все привычно, хотя я отмечаю некоторую мрачность, но при этом есть понимание, что вот такая у меня комната, да. Это не расстраивает, наоборот, мне по-своему она нравится, и ее уединенность тоже.

Я подхожу к окну. Это зимний день, точнее уже почти вечер. Пасмурно, во дворе много снега. Я вижу соседнее крыло дома. И понимаю, что там никто не живет. Это тот же красивый дом, но крыло как будто заброшенное. И оно смотрит на меня со всей своей холодной и серой безучастностью, и снег падает. И у меня появляется такое чувство, что мы как будто последние жители в этом доме, что мы живем в доме, где больше нет никого. И это совсем не страшно, не одиноко, это просто странно. Странно, как в заброшенном здании может быть жизнь. Это как контраст воспринимается между жизнью и ее отсутствием, пустотой.

Когда я смотрю в этот двор и на то крыло, там все очень тихо. Тихо, серо и пусто, только снег идет. А в моей комнате и так тихо. Мне это кажется немного сюрреалистичным и я думаю, что кому-то и пугающим это показалось бы, но при этом та тишина и спокойствие старого дома и притягивают. И вот когда я стою у окна и смотрю на тот дом, он как будто сообщает мне какое-то послание, и я чувствую тревогу, беспокойство, как будто что-то должно случиться, вот он напряженно молчит (у меня с тем зданием как будто контакт без слов, и неслучайно моя комната именно там). Я немного пугаюсь и иду в другую часть дома

На кухне мама и покойная бабушка. У них как всегда конфликт. Я вижу, что у бабушки кастрюля, которая при ближайшем рассмотрении оказывает металлической коробкой от конфет, куда она складывает цветы, маленькие букетики цветов, похожих на подснежники, но почему-то фиолетовых. Она их как-то грубовато укладывает, и потом обматывает крышки кастрюли полотенцем и опускает эту кастрюлю куда-то вниз, между столешницей и стеной. Мама говорит, что бабушка неправильно делает, но она не хочет вмешиваться, а я как бы нейтральное лицо. И я так дружелюбно подхожу и спрашиваю: «бабуля, а может лучше так сделать?», и укладываю цветы нежнее, так чтобы не примять, а потом полотенце заматываю крепче, она какими-то обрезками пользовалась из ткани, а я нормальное полотенце беру. Бабушка все равно обижается, как будто мы намеренно ее критикуем. Затем уходит из кухни, и мама уходит (а папа давно спит уже), все ложатся спать. Я иду к себе в комнату и понимаю, что не могу лечь спать, потому что мне уезжать скоро. Я возвращаюсь на кухню и понимаю, что что-то не так, что не зря у меня было предчувствие. Я чувствую странный запах, и понимаю, что это запах газа. Я трогаю стены и вижу что они теплые, и они краснеют прямо на глазах, как будто раскаляясь. Я понимаю почему-то, что сейчас мы все взорвемся! И у меня мелькает мысль, что может это бабушка сделала из мести? Но сейчас не время об этом думать. Я кричу маме, чтобы она будила папу и они уходили (и что если документы рядом, то пусть возьмут), потому что мы сейчас взлетим, почему-то о бабушке я не говорю, я понимаю, что и ее выведут если будет время, но оцениваю, что родителей в первую очередь надо оповестить и спасти, а если они замешкаются, то могут все погибнуть.

Я бегу к выходу, и по пути соседская квартира, я стучу туда в панике, открывает сын соседки и я тоже кричу, чтобы они все уходили, потому что сейчас дом взорвется. Потом я на пути к выходу встречаю, кажется, председателя этого дома, а она вызывает женщину-газовщика. Обычную такую женщину, хотя я не понимаю, поможет ли она, по моему мнению тут нужно МЧС вызывать. Но мы все вышли, и как бы в безопасности. А та женщина вместе со своими подручными (они показались мне во сне иностранцами) в спецформе заходят, а через время выходят и говорят, что и правда, там была большая угроза взрыва, и показывают: чиркают зажигалкой и пламя облаком вспыхивает. Но говорят, что теперь все будет норм, улыбаются, говорят, что если бы не я, то все взорвались бы. Мои родственники обнимают меня и благодарят за то, что я это заметила, и что я не спала».

Проснувшись, я почувствовала, как меня охватывает тревога и напряжение, сон ощущался очень реалистичным. Что хочет сказать мне часть, представленная заброшенной частью дома? Что внутри меня создает взрывоопасное напряжение? Что это за «бабушкина часть»? Записав ассоциации, я поняла, что бабушка в моей психике ассоциируется с «правильностью», порядочностью, приличиями, внешним впечатлением, «фасадом», что соотносится с архетипом Персоны. Эта часть хорошо знакома мне, она ассимилирована в сознании. И опасность идентификации с ней заключается в отщеплении, игнорировании других частей психики — неведомая, заброшенная, обескровленная (серая), «безмолвная» часть дома представляет собой Тень. Такое расщепление приводит к сильному напряжению и может послужить причиной «взрыва» и разрушения всего здания, которое в данном случае может символизировать психическую целостность (замкнутая фигура квадрата, заключающая в себе еще один квадрат, включающая в себя противоположности — оба крылаздания). Процитирую Юнга: «Когда самость репрезентирует complexio oppositorum, единство противоположностей, она также выступает в виде объединенной дуальности, например в форме дао, как взаимодействия инь и ян или враждующих братьев, или героя и его противника (соперника, заклятого врага, дракона, Фауста и Мефистофеля и т. д.). Поэтому эмпирически самость представлена как игра света и тени, хотя и постигается как целостность и союз, единство, в котором противоположности соединены».[4]

Безусловно, если отложить в сторону тревоги Эго, мы можем увидеть естественное стремление психики к равновесию. Ситуация, в которой одна часть подавляет другую, не может длиться вечно, и вынуждена «разрешиться» взрывом, после которого есть шанс установить новое динамическое равновесие, выработав трансцендентную функцию. Иногда этот процесс протекает без осознания, с сопротивлением Эго, его инфляционным «раздуванием». Тогда Эго игнорирует подвижную, динамическую природу внутреннего психического равновесия, стремясь зафиксировать и узурпировать сложившийся порядок раз и навсегда, не допустив потери контроля. Даже в этом случае процесс индивидуации не прекращается. Протекающий без сознательного участия Эго, он все равно может способствовать установлению баланса между сознательной и бессознательной установкой, например, при помощи сновидений или попадания в жизненные ситуации, где Эго вынуждено смириться и признать, что оно не всемогуще, тем самым допуская проникновение чего-то иного.

Однако осознанность так же является немаловажным компонентом подлинной индивидуации. В работе «Ответ Иову» К. Г. Юнг писал: «Что бы ни означала целостность человека — самость — сама по себе, эмпирически это спонтанно продуцируемый бессознательным образ жизненной цели, независимый от желаний или страхов сознания. В этом образе представлена цель полного человека — реализация своей целостности и индивидуальности, по своей воле или против неё. Движущая энергия этого процесса — инстинкт, заботящийся о том, чтобы всё свойственное индивидуальной жизни входило в неё, согласен ли с этим субъект или нет, осознаёт ли он то, что происходит, или нет. Разумеется, с точки зрения субъекта есть большая разница между тем, знает ли он, что живёт, понимает ли, что делает и считает ли себя ответственным за то, что задумано или сделано, — или нет. Что такое сознательность или её отсутствие, исчерпывающим образом сформулировано в словах Христа: „Человек, если ты ведаешь, что творишь, ты блажен, если не ведаешь, то проклят и нарушитель закона ты“. Перед судом природы и судьбы бессознательность никогда не бывает оправданием, напротив, за неё полагаются суровые наказания — вот почему вся бессознательная природа тоскует по свету сознания, которому она, тем не менее, так упорно сопротивляется.
Конечно, осознавание сокровенного и сохраняемого в тайне ставит нас лицом к лицу с неразрешимым конфликтом; по крайней мере, так дело видится со стороны сознания. Однако символы, выступающие из бессознательного в сновидениях, указывают на встречу противоположностей, а образы цели представляют их счастливое соединение. Здесь мы находим эмпирически ощутимую помощь со стороны нашей бессознательной природы. А задача сознания — понять намёки. Но если этого не случается, процесс индивидуации всё равно идёт дальше — только мы оказываемся его жертвами, и судьба тащит нас к той неустранимой цели, до которой мы добрались бы своим ходом, если бы хоть иногда употребляли усилия и терпение, чтобы понять numina, указывающие путь судьбы».[5]

В моем сне сновидческое Эго не спит, оно бодрствует и готово осознавать — моя сновидческая комната находится в самой глубине обжитой части, и из окон видна заброшенная часть, с которой сновидческое Эго вступает в контакт. Можно предположить, что Эго готово осознать существующее глубинное напряжение и встретиться с Тенью. Хотя, безусловно, для него это кажется пугающим и опасным.

Символичным мне кажется и выбор кухни как места «конфликта» и грозящей опасности. На кухне происходит процесс приготовления пищи, сравнимый с алхимической трансформацией элементов в ходе Великого Делания: их очищение, разложение, дефрагментация их структуры, растворение с целью преобразования и интеграции в новую целостность. Пища, полученная в ходе этого процесса, дает энергию, что можно рассматривать как на физическом уровне — поддерживает жизнь физического тела, так и на психическом — поддерживает жизнь души благодаря высвобождению энергии Либидо. Женские фигуры, присутствующие в моем сне на кухне, на мой взгляд, возможно, акцентируют материнскую функцию «питания» и оральную стадию развития как первичный полученный опыт.

В моем сне для приготовления пищи на кухне используется газ. Размышляя над этим сном, я подумала о происхождении газа. Растения и животные, жившие миллионы лет назад, умирая и разлагаясь под действием бактерий, давления и температуры способствовали образованию природного газа — топлива, которое мы сейчас используем. Эта мысль позволила провести мне параллель с психическими процессами. Очень давние события психической жизни, произошедшие на ранних стадиях психического развития, в том числе в довербальном периоде, оказывают значительное влияние на последующую жизнь. Они могут как обеспечивать питание нашей «жизненности», благодаря переработке конфликтов, так и являться невидимым, неуловимым, бессознательным источником опасности. Во сне я выбираю понимаю необходимость нейтрализовать угрозу, которую несет собой «газ» в представлении моего сновидческого Эго. С этой целью я зову «спасателей», обученных этим заниматься. Это примечательный момент. Мое сновидческое Эго «не спит», оно осознает угрозу, сопряженную с конфликтом, напряжением, корни которого уходят очень глубоко, возможно, в ранние отношения с материнской фигурой. И так как оно пока что не научено с этим работать, то зовет на помощь другую часть, представленную «спасателями», чем-то частично незнакомым мне, иным (некоторые из них выглядят как иностранцы). Позже, разбирая этот сон в своем аналитическом процессе, я при помощи аналитика вспомнила, что приснился он мне на следующий день после того, как я приняла решение начать анализ и определилась с тем, у кого я хочу его проходить.

После пробуждения я еще размышляла над образом подснежников. Эти цветы в корзинке напомнили мне сказку «12 месяцев». В ней злая мачеха отправляет падчерицу зимой за подснежниками. Девочка направляется в зимний лес, несмотря на холод и отсутствие представления о том, как найти подснежники. В лесу она встречает 12 старцев — 12 месяцев, которые видя готовность девочки остаться в лесу и ждать марта, пусть даже замерзнув, соглашаются уступить на час место Марту, чтобы исполнить желание девочки. Только предварительно ей нужно было столкнуться с холодом и метелями Января и Февраля. Когда пришел черед Марта, девочка набрала подснежники и вернулась домой, где ее ждала мачеха и мачехина дочка, которые начали упрекать ее в недальновидности, говоря о том, что лучше бы попросила у месяцев ягоды и фрукты с овощами, которые можно было бы продать. Мачехина дочка тепло оделась и решила пойти в лес, просить у месяцев «полезные» вещи. Оказавшись на полянке, она самоуверенно потребовала от теплых месяцев дать то, что ей нужно, при этом не готова была столкнуться с холодом зимы, которая сейчас царила. Январь рассердился, началась метель, и мачехина дочка замерзла, а вместе с ней и мачеха, которая отправилась на ее поиски. А героиня жила долго и счастливо, и месяцы, с которыми она пребывала в согласии, помогали ей.

Эту сказку можно рассматривать под разными углами, но мне хотелось бы сосредоточиться на тех аспектах, которые глубинно срезонировали с мной, и в чем можно было увидеть подсказку о характере предстоящего процесса. Холодный ландшафт вокруг, зима, как и во сне, и во всей последующей серии снов наталкивал на мысль, что, возможно, что-то травматическое было заморожено, диссоциировано, отделено. Если рассмотреть персонажей сказки как внутренние объекты, то можно увидеть:

1) Внутреннюю холодную, отвергающую, безучастную мать.
Мертвая мать — концепт Андре Грина тоже соответствует этому образу и моей личной истории:
«Когда же анализ начинается, перенос открывает инфантильную (детскую) депрессию, характерные черты которой я считаю полезным уточнить. Основная черта этой депрессии в том, что она развивается в присутствии объекта, погружённого в своё горе. Мать, по той или иной причине, впала в депрессию. В любом случае, на первом плане стоят грусть матери и умешьшение её интереса к ребёнку.
После того как гиперактивность и боязливость не смогли вернуть ребёнку любящее и заботливое отношение матери, Я задействует серию защит другого рода. Это дезинвестиция материнского объекта и несознательная идентификация с мёртвой матерью. Аффективная дезинвестиция — это психическое убийство объекта, совершаемое без ненависти. Понятно, что материнская грусть запрещает всякое возникновение и малой доли ненависти. Злость ребёнка способна нанести матери ущерб, и он не злится, он перестаёт её чувствовать. Мать, образ которой сын или дочь хранит в душе, как бы „отключается“ от эмоциональной жизни ребёнка. Единственным средством восстановления близости с матерью становится идентификация (отождествление) с ней. Это позволяет ребёнку заместить невозможное обладание объектом: он становится им самим. Идентификация заведомо несознательна. В дальнейших отношениях с другими людьми субъект, став жертвой навязчивого повторения, будет повторять эту защиту. Любой объект, рискующий его разочаровать, он будет немедленно дезинвестировать (испытывать равнодушие к значимому человеку)».[6]

2) Падчерицу — ложное Я (в терминах Винникота).
«Мать недостаточно хороша, если она не в состоянии поддержать всемогущество младенца и, более того, неоднократно подтверждает эту свою неспособность в ответ на новые его движения, заменяя их собственным жестом, посредством которого ребенку внушается чувство покорности, уступчивости, подчинения. Послушание становится главной чертой, с имитацией как основным занятием. Посредством этого Ложного Я ребенок строит ложную сеть отношений, и при помощи интроекций оно даже приобретает вид реального существа, так что ребенок может расти, чтобы быть как мама, няня, тетя, брат или кто-либо еще, в зависимости от того, кто в данный момент доминирует на домашней сцене. Ложное Я несет и одну в определенном смысле позитивную, очень важную функцию, — скрывать, прятать Истинное Я, — которую оно осуществляет в соответствии с требованиями окружения».

3) Героиню сказки — истинное Я
Основной характеристикой истинного Я Винникот считал присущую ему спонтанность.
«Спонтанные движения — Истинное Я в действии. Только Истинное Я может быть созидательным и только Истинное Я может быть реальным. В то время как Истинное Я чувствует себя реальным, существование Ложного Я выступает в чувстве нереальности и пустоты».[7]

4) Старцев-месяцев — архетип Мудрого Старца, Духа
«Образ мудрого старца, часто возникающий в снах и ещё чаще появляющийся в сказках, Юнг называет архетипом Духа. Он может предстать в разных формах: как старый мудрый человек или не менее мудрое животное, как царь или отшельник, злой колдун или добрый помощник, целитель или советчик — но всегда он связан с некой чудесной властью, превосходящей человеческие способности. Этот архетип заставляет человека приподыматься над своими возможностями: находить решения неразрешимых проблем, изыскивать неведомые силы и преодолевать непреодолимые препятствия. Старец всегда появляется в тот момент, когда герой находится в безнадежном и отчаянном положении, из которого его спасти может только глубокое размышление или удачная мысль, другими словами, духовная функция. Но так как, из-за внутренних и внешних причин, герой не может с этим справиться сам, знания, необходимые для того, чтобы восполнить пробел, приходят в форме персонифицированной мысли, например, в форме проницательного и способного помочь старца» [8].

Когда мачеха, Ужасная мать, отправляет падчерицу в путешествие за подснежниками зимой (задача, которую, казалось бы, невозможно выполнить), та не отказывается, а решается встретиться с трудностями, даже не имея ни подходящей одежды и обуви, шагая в опасную неизвестность. И в этом проявляется сила ее спонтанности. Искренняя готовность этой здоровой части не отступить перед лицом травмы, а встретиться в лесу Бессознательного с замороженными аспектами психического, пережить и трансформировать их, заручившись поддержкой Духа — источника глубинной мудрости, вознаграждается. «Ускоренное протекание» зимних месяцев тут можно сравнить с изменением скорости процессов индивидуации − пережитые травмы могут ускорять этот процесс. С другой стороны, такую «ускоренную перемотку» можно сравнить с проживанием старых травм в безопасном аналитическом пространстве, о важности которого писал Дональд Калшед в работе «Внутренний мир травмы»:

«Так как в исходной травматической ситуации само существование личности поставлено под угрозу, то в памяти индивида она сохраняется не в формах личностного опыта, а в демонической архетипической форме. Этот коллективный или магический уровень бессознательного не может быть ассимилирован эго, прежде чем не будет вовлечен, воплощен (incarnated) в межличностном взаимодействии. Формы, в которых существует этот архетипический динамизм, эго интерпретирует не иначе как повторную травматизацию. Другими словами, для того, чтобы внутренняя система была „разблокирована“, непрерывно продолжающееся бессознательное повторение травматизации во внутреннем мире должно стать реальным опытом с объектом из внешнего мира. Именно по этой причине тщательная проработка динамики отношений переноса/контрпереноса представляется такой важной в работе с тяжелой травмой» [9].

Надо сказать, что в преддверии анализа я чувствовала тревогу и опасение, я понимала, что этот опыт может изменить мою жизнь и в какой-то степени разрушить привычный образ себя и мира, то, что я понимала, как свое «Я». В какой-то степени я понимала, что он может быть сопряжен с проживанием тяжелых и болезненных чувств, которые на тот момент были «заморожены», удалены и диссоциированы. Что для того, чтобы отыскать цветок Самости, нужно будет пройти регрессию, стать подобно той маленькой и уязвимой девочке, которая опираясь лишь на внутреннюю веру, готова отправиться в опасное путешествие. И что стратегия «мачехиной дочки» — попытки рационализировать процесс, не допустить погружения в болезненные чувства, остаться в идеальной и недоступной личине здесь бессмысленны. И этот сон, который я могу назвать «инициирующим» предвосхитил и символически описал те процессы и чувства, которые сопровождали меня в будущем.

С началом анализа продолжились сны, в которых часто встречались сюжеты «проникновения» кого-то или чего-то в дом — странного, необычного или же пугающего, опасного. Все сновидения нет возможности привести, но в качестве их героев выступали инопланетяне, воры, агрессивные люди, бомжи, бандиты, маньяк, символизирующие собой теневые, отвергаемые сознательной частью качества и стороны. Приведу несколько примеров:

«Вечер. Я прихожу домой, как будто живу с родителями, смотрю за окно и вижу в воздухе какие-то крутящиеся элементы, от которых исходят красные искры. Я понимаю, что это инопланетяне прилетели. А у нас как будто у всех двери как-то стандартно блокируются и герметизируются, но инопланетяне высаживаются и легко разгерметизируют двери, открывают их и проникают в дома».

Инопланетяне тут вызывают ассоциации с чем-то принципиально новым, чужеродным, иным, что врывается в существующий порядок, и от чего невозможно скрыться.

Еще один сон произвел на меня глубокое впечатление:

«Я сижу у себя дома, в одной из комнат. То ли сижу, то ли сплю. Но тут слышу крики (как будто на улице). Это кричит соседка (ее зовут похожим на мое именем — то ли Вита, то ли Вика. В жизни мы не общаемся). И вот она явно возмущена, зла. Она и так мне кажется несколько импульсивной и шумноватой, резковатой. А тут она вообще вне себя от злости, кого-то обвиняет, рвет бумагу какую-то, что-то швыряет. И внезапно я понимаю, что это она так злится на меня, и так обо мне говорит. Что она меня ненавидит, потому что я ее не зову к себе домой, и вообще высокомерная, и начинает во всем обвинять меня, что вообще неадекватно. И я понимаю, что она сумасшедшая, что у нее шизоаффективное расстройство, вероятно. Потому что явно присутствует бред + явно маниакальное состояние (возбуждение, ярость). Она то ли сама с собой разговаривает, то ли по телефону жалуется на меня кому-то и обвиняет. И я думаю, что в этом состоянии она довольна опасна и похоже, что хочет со мной как-то „разобраться“, решительно настроена. И я не понимаю уже, она на улице или дома. Я смотрю в окно и думаю, может выдавить сетку (она почему-то с другой стороны закрывается) и выпрыгнуть в окно? но я понимаю, что чтобы выбежать на улицу, надо пробежать мимо двери, а, возможно, она там стоит? И я решаю притвориться спящей и посмотреть, что будет. Хотя опасаюсь, что она меня побьет или убьет в ее состоянии. И думаю, что если она это будет делать, то меня никто и не услышит из соседей и не поможет. Она кажется физически сильнее + ее маниакальное состояние. Я слышу, что она уже в доме (видимо, где-то взяла ключи). И она не знает, что ей делать, — я слышу это по тому, что она говорит, — то ли самой рассержено уйти и оставить меня здесь, то ли выкинуть меня из дома. Она останавливается на втором варианте. Причем она именно возмущена моим поведением, она считает, что я как-то не так себя веду (вот высокомерно) и не так обращаюсь с домом. А я думаю, что это просто ее бред и она сумасшедшая, но мне безопаснее прикинуться спящей, чтобы можно было спастись от ее агрессии, а потом я убегу и найду выход, позову кого-то на помощь. У меня под окнами как будто клумба с кустовыми розами, и она бросает туда одеяло в стиле пэчворк, точнее даже два, а затем выносит меня из дома и кладет сверху (я притворяюсь спящей). А сама заходит в дом. И мне немного странна такая ее „забота“ обо мне, что она постелила одеяло, чтобы не уколоть меня шипами роз. И я понимаю, что она не столько злая, сколько просто одержимая идеей, сумасшедшая».

В этом сне, на мой взгляд, заметно раздувание, инфляция Эго, которое решило, что оно — это весь дом. Подавленный теневой аспект, возможно, ее можно соотнести с психотической частью, буквально врывается в дом, и сновидческое Эго притворяется спящим. Примерно с этого момента у меня возникло ощущение, что я теряю контроль над происходящим в своей жизни, что меня куда-то «несет», мои реакции мне не подчиняются, что воспринималось, как самое настоящее безумие. Еще интересным кажется момент, что у Теневого образа нет желания «навредить» Эго (как оно боялось). Тень хоть и решительно настроена, но бережно с Эго обходится. Лоскутное одеяло вызывает ассоциации с многообразием и «переформатированием», «новой сборкой», а также имеет связь с моими личными отношениями, которые станут своего рода зеркалом внутреннего процесса.

Следующий период моей жизни характеризовался развитием отношений, постепенным сближением в анализе и в моих отношениях с близким человеком. Но чем больше я сознательно сближалась, тем больше нарастал полюс бессознательного отдаления. Сближение и регресс в анализе активизировали комплекс брошенности, и поднялись мои самые сильные на тот момент страхи, что все это закончится, и отношения непременно разрушатся. На сознательном уровне я стремилась к максимальному слиянию, цеплялась и застревала в этом полюсе, стремясь его удержать. Но бессознательно так же сильно боялась близости, как будто бы вынуждая партнера при помощи механизма проективной идентификации отвергнуть меня, если я сама не в состоянии это сделать раньше, чтобы обезопасить себя от возможной боли. Эти навязчивые, пугающие фантазии о том, что непременно случится как будто давали ощущения контроля над ситуацией, как писал об этом Шварц-Салант в работе «Пограничная личность»:
«Посредством механизма навязчивого контроля вовлеченный субъект продолжает контролировать то, что он спроецировал на объект воздействия. Всемогущие фантазии субъекта таким образом приобретают некоторую логичность, поскольку они подтверждаются реакциями объекта».[10]

Сны периода, когда я так отчаянно пыталась удержаться в слиянии, содержат в себе недостающий сознательной установке полюс отдаления, дистантности или покинутости:

«Сегодня снилось, что мы с близким человеком что-то делаем, какую-то работу на улицу. И он что-то мне объясняет, но когда я хочу подойти и посмотреть поближе, то останавливает меня и говорит — нет, ты не будешь ко мне подходить, ты должна соблюдать дистанцию длиной в теннисное поле. И иначе никак. На меня накатывает отчаяние, я пытаюсь что-то объяснить, падаю на колени, упрашиваю, но он непреклонен, и никак иначе».

«Снилось, как будто мой дом где-то в другом месте, и туда проблема еще доехать. Это какой-то гористый ландшафт, много хвойных деревьев, секвойи и подобные, нетипичные для европейского континента. Похоже на северо-запад США. И вот доехать не так просто и там как-то явно холоднее, чем в реальности. Этот район во сне какой-то депрессивный, прямо на остановке (которую перенесли подальше) валяется мусор и ходят какие-то алкоголики».

Появляются сны с темой смерти, утраты:

«Снится девочка, школьница. У нее умерла мама, но никто из родственников ей об этом не говорит, не может сказать, уже долго. И вот в итоге она то ли узнает об этом, то ли почти узнает».

Проснувшись, я подумала о том, что это похоже на символическую смерть моих попыток удержаться в таком уроборическом слиянии, которой свойственно диаде «мать-младенец» в ранних отношениях. Присутствовало ощущение, что что-то уже случилось, а я об этом не знаю. Это же ощущение напряженного ожидания присутствовало и в жизни.

Анализируя свои сны, я вижу, как они подготавливали меня к тому, что меня придется пережить, и с чем придется столкнуться. Как я уже говорила, на тот момент страх потерять близкие отношения был очень сильным, сама мысль об этом парализовала и вызывала отчаяние. Однако где-то глубоко внутри была мысль, что я должна идти навстречу своему страху, я должна посмотреть ему в глаза:

«В следующем сне я с подругой, которая недавно потеряла близкого человека, иду на пляж, это октябрь, конец, и вода холодной кажется и темной, но есть еще те, кто купается. И мы заходим в воду, купаемся, и она оказывается не такой уж и холодной».

В этом сне бессознательное как будто поддерживает меня, показывая, что то, чего я боюсь куда страшнее в моих фантазиях, чем в реальности.
За день до того, как близкий человек сказал мне, что хочет прекратить наши отношения, мне приснился удивительный сон:

«Снилась поздняя весна, старый и каменистый город в теплой стране, где-то Европе поближе к югу. Синее небо, дома из камня теплого оттенка, дворики в цветах. В одном из таких домов живу я. А мой близкий человек приходит ко мне, и я ему показываю удивительное растение. Это как лиана, с ярко-розовыми большими цветами, похожа на клематис, но у клематиса я не видела такого яркого розового цвета. Она вьется то ли по стене дома, то ли по какой-то колонне, возможно колонна — часть арочной конструкции в доме. И цветы такие удивительно яркие на фоне голубого неба. Это очень красиво выглядит. И такое ощущение беззаботности и счастья. Близкий человек тоже в восторге, улыбается, целует меня и говорит, что я же дам ему черенок? Я говорю, что, конечно, и завтра занесу. Мы очень счастливы во сне».

Этот сон настолько контрастировал с происходящим, с ситуацией и моим тогдашним состоянием. На тот момент мне казалось, что происходящее — это конец и крах всего в моей жизни, я проваливалась в растерянность, непонимание и отчаяние, которые казались сплошной темнотой, стадией Нигредо:

«Низшая стадия, состояние Профана, это Уроборос (дракон), или зеленый лев. В низшей стадии человек ходит по кругу в личном развитии (человек, который не умеет делать выводов из ошибок всегда приходит к тому с чего начал), постепенно приходя к распаду, к деградации, к проглатыванию Уроборосом своей второй, крылатой половины. Низшая стадия преодолевается через нигредо, то есть через путь отрицания, когда человек начинает отрицать свою связь с миром и, как правило, впадает в глубокую депрессию, отрицая все ранее приобретенные в ходе жизненного опыта ценности. Нигредо часто тянет человека к эстетике смерти, к черному цвету, страданию, мыслям о самоубийстве. Высшая точка Нигредо — это душевное страдание такой силы, при которой хуже уже быть не может, когда остается лишь тонкая ниточка, не позволяющая человеку умереть. В этом случае человеку стоит только начать созерцать страдание со стороны, отрешившись от него, как страдание само по себе прекратится и этап нигредо закончится».[11]

Яркие красивые цветы из сна и ощущение счастья… Был ли этот сон компенсацией моего «дневного» страдания? Возможно, однако в нем присутствововал какой-то элемент нуминозного, ощущение, которое как будто протягивало мне ниточку надежды в ситуации, когда казалось, что все уплывает из-под ног, и мне не за что удержаться. Что-то было разрушено, но новое — еще не построено. Жизнь в этот период напоминала хождение в темноте — ты не знаешь, где ты, что ждет тебя, куда идти и зачем. Схожие ощущения я обнаружила в описании Томасом Муром состояния лиминальности:

«Лиминальность появляется в тех случаях, когда Эго более не способно полностью идентифицировать себя со своим прежним образом, который оно сформировало посредством избирательных прикреплений к определенным внутренним имаго и воплотило в определенных принятых и выполненных ролях. Оно было встроено в контекст, созданный и поддерживаемый архетипическим паттерном самостной организации, и теперь, поскольку эта матрица распалась, появилось ощущение отсеченного прошлого и неясного будущего. Хотя это Эго оказывается в подвешенном состоянии, оно еще помнит призрак прежней самости, чей дом был наполнен людьми и предметами, которых теперь уже нет, и психологический ландшафт стал пустынным и необитаемым без них. Возможно также, что существует память о статусе, безоговорочном превосходстве множества отважных защитников этой сферы.

Лиминальность, обитель Гермеса, появляется в тех случаях, когда Эго расстается с фиксированным ощущением того, кем оно является и кем оно было, ощущением его происхождения и истории, ощущением его пути и его будущего; когда Эго плывет по неопределенным пространствам с ощущением неограниченного времени, по территории с неясными границами и неопределенными пределами; когда Эго дисидентифицируется с внутренними образами, которые оно прежде хранило и которым придавало ощущение цели. Тогда в архетипических слоях бессознательного возникает беспокойство и самость констеллируется, чтобы отправлять послания: значимые сновидения, яркие и сильные интуитивные прозрения, фантазии, синхронийные и символические события. Эти послания предназначаются для того, чтобы вести Эго вперед, и это водительство помогает ему делать то, что оно должно делать, будь то дальнейшее вхождение в лиминальность или последующий выход из нее. (Гермес, как позднее будет подробно описано, приводит душу в подземный мир — один из самых радикальных символов лиминальности в греческом мифе — и выводит ее оттуда). Строго говоря, лиминальность представляет психологическую область, где путешественника ожидает Гермес как посланник и проводник. Поэтому на вопрос: «Кто или что является нам в виде Гермеса, когда мы пребываем в лиминальности?» — я бы ответил так: архетипическая самость в виде посланника и проводника».[12]

Этот сон, о ярких цветах, тоже казался мне таким проводником, поддерживающим в ситуации, которая для моего Эго казалась невыносимой, когда мне казалось, что я в прямом смысле зависла «между мирами», не в силах «пошевелиться», изменить эту ситуацию, остаться или уйти. Я чувствовала себя чужой и выпавшей из «мира живых», умирающей, но все еще слишком живой в своем страдании, не готовой отправиться в холодное и безучастное Царство Мертвых, где нет ни тревог, ни волнений.

Параллельно возникают сны, помогающие принять и прожить потерю, преодолеть попытки удержать то, что удержать невозможно, ведь того, чего было — больше нет, и «вернуть», найти его тоже невозможно. В этот период я осознавала свою потерю и горе, с этим связанное:

«Какой-то мужчина уже в возрасте и, кажется, слепой (тут у меня возникла ассоциация с Эдипом), хочет попасть в больницу, где умерла его жена, достаточно давно. Я ему в этом помогаю. Он до этого пытался, но не мог переступить порог комнаты. А сейчас он это делает, я наблюдаю. Он ложится на кровать, где она умерла (я узнаю, что кажется от почечной недостаточности или еще чего-то, связанного с почками. Ей было около 80, он намного младше, очень сильно любил ее). Он ложится и пытается спать, но потом встает и говорит, что ее здесь нет. Видимо, он думал, что найдет здесь ее, ее часть, и поэтому он и хотел, и боялся. А ее нет, вообще нигде. И поэтому он встает и уходит».

В приведенном мне еще кажется интересным образ «почечной недостаточности», которая представляет собой аутоинтоксикацию организма вследствие недостаточного выведения «продуктов обмена». Это образ тоже вызвал у меня ассоциацию со слиянием — замкнутой системой, которая в определенных условиях может стать «токсичной» и разрушительной. Например, если страх отдаления присутствует к накоплению подавленной агрессии, раздражения, злости, которые, не имея выхода, направляются против себя же.

Сны о цветах посреди зимы и снега часто приходили ко мне в это время. От них не возникало чувства несвоевременности или опасения, страха за то, что может случиться с этими цветами. Было удивительное ощущение покоя, умиротворения и соприкосновения с чем-то очень красивым. Как будто мои страхи о том, как холодно будет, о том, что это конец и смерть, оказались фантазией. Вот один из таких снов:

«Во сне я выхожу на улицу и мой двор это как будто не мой двор — там почти везде лежит мрамор светлый… Какие-то спуски, подъемы… Не знаю, на что это похоже, но я думаю о том что похоже на кладбище. День зимний, но солнечный и тепло. И среди всего этого камня, мрамора, я вижу клумбы с цветами. И в них распустились гортензии! Цветут очень обильно. Ярким темно-синим цветом. Огромные шапки цветов, все в цвету. Меня это так удивляет — цветы зимой, на Новый год».

Когда я проснулась, возникла ассоциация с кладбищем (каменные плиты) и чем-то холодным и замороженным, среди чего, тем не менее, пробивается (воскресает?) жизнь. И этот контраст удивительно органично воспринимается. Надо сказать, что такого рода сны очень поддерживали меня в процессе (показывая все же присутствующий полюс жизни, тепла, который мне тогда хотелось игнорировать — ведь «оттаивать» было сопряжено с «испытывать боль» по моим ощущениям). Хотя иногда я как будто бы не доверяла «сообщениям снов». Помню, были моменты, когда мне было очень жаль эту свою часть, пытающуюся дать мне надежду. Ее попытки в моменты отчаяния казались мне бессмысленными и бесплодными, мне казалось, что я умираю, давно умерла, и ничто не в состоянии вернуть меня назад к жизни. Тем не менее, они вместе с возможностью пережить травматичную для меня потерю в аналитических отношениях, оказались действенными. Здесь вспоминается то, о чем писал Дональд Калшед:

«На моем клиническом опыте работы с этой молодой женщиной я прочувствовал, что имел в виду Юнг, говоря о Самости, занимающей высшее положение в иерархии личности. Охватывая более широкие пласты реальности, находясь в глубоком контакте со Вселенной, Самость видела мучения эго своей пациентки и то, как оно рационализирует собственное умирание. Самость вмешивалась в этот процесс, посылая сновидение, с тем чтобы поддержать жизнь девочки. Затем Самость гипнотизировала изломанное иссушенное эго при помощи фантастических историй, заключая его в поддерживающую матрицу архетипических фантазий. Это помогало слабой, напуганной женщине оказывать сильное сопротивление жизненным обстоятельствам и привело ее в терапию, поскольку Самость смогла разглядеть, что, несмотря на героические усилия по изоляции и подпитке осажденного эго, состояние Линоры ухудшалось.

Одной из целей, которые преследуют архетипические силы психики и ее центральный организующий архетип, который мы называем «Самостью», является поддержание жизни в зарождающемся эго, поддержка личностного духа, когда другие жизненные силы покинули его. В нашем случае поддержка жизненных сил осуществлялась через рассказывание эго историй — историй, которые создавали некое — пусть магическое — «место», где мог обитать дух, а следовательно, и надежда».[10]

Так как наша работа ограничена рамками, у меня нет возможности включить все сновидения того периода в свой обзор. Но дальнейшая динамика сновидений повторяла наметившийся рисунок: сны о травме, в которых переживались различные ее аспекты, и сны поддержки, компенсации, способствующие тому, чтобы идти в подземном тоннеле, даже если не видишь ни проблеска света, найти тот свет внутри себя, который позволяет это сделать. Этот процесс занял около года. Когда мои близкие отношения восстановились, он не закончился, что способствовало моему лучшему пониманию того, что происходящие в отношениях процессы были лишь экраном, на который могли проецироваться мои внутренние отношения с собой, базирующиеся на раннем опыте.

Закончить серию снов и свою работу мне хотелось бы сновидением, которое по моим ощущениям было одним из завершающих в процессе.

«Вчера ночью приснилось, что я иду над океаном, берег довольно высоко, есть ограждение кое-где, до этого там шел мальчик, лет 7–10 и кричал, что видел убитого (или просто мертвого?) кита. Я подошла к обрыву, нагнулась над ограждением и посмотрела вниз. Внизу в бухте, прямо у берега, плавало тело огромного кита, на всю бухту. Он определенно был мертвым, вроде была кровь, но не особо много, не знаю, что с ним случилось».

Когда я проснулась, у меня возникло ощущение того, что что-то было исторгнуто. Физически возникло ощущение тошноты и желания «вырвать». Как будто бы бессознательное исторгло этого кита, большой и значимый, но скрытый до этого элемент был переработан внутри, и теперь может появиться на поверхности. Он убит или просто мертв, и теперь предстоит большая, непростая и длительная работа по его разложению и трансформации. Но сейчас уже как будто можно видеть его масштабы и явно представлять себе, что он собой представляет.

В заключение мне хочется сказать о том, что последнее время у меня присутствует ощущение завершения — определенного этапа, процесса, части пути. Представленная мной работа — физическое, осязаемое воплощение происходящего. Что-то завершается, уступая дорогу новому, это тоже сопровождается ощущением лиминальности, что вызывает отголоски воспоминаний о прожитом процессе и мысли о цикличности происходящих процессов. В этот раз мое Эго чувствует себя немного увереннее перед лицом неизвестного, неконтролируемого, и уважительнее относится к другим жильцам «психического дома», что вызывает у меня чувство глубокой благодарности к пережитому путешествию, и тем, кто был рядом в этом пути.

Литература:

1. Карл Густав Юнг, Джозеф Хендерсон, Иоланда Якоби, Аниела Яффе, Мария-Луиза фон ФранцЧеловек и его символы. — М.: Серебряные нити, Медков С. Б., 2013. — 352 с.
2. Карл ГуставЮнг. Анализ Сновидений. Семинары. Часть I (осень 1928 г. лето 1929 г.). — М.: Клуб Касталия, 2014. — 304 с.
3. РобертДжонсон. Сновидения и фантазии. Анализ и использование. — М.: Refl-Book; Киев: Ваклер, 1996. — 288 с.
4. Карл Густав Юнг Психологические типы. — Спб.: Азбука, 2001. — 405 с.
5. Карл Густав Юнг. Собрание сочинений. Том 3: Ответ Иову. — Москва: Канон, 1995. — 352 с.
6. Французская психоаналитическая школа / Под ред. А. Жибо, А. В. Россохина. / Андре Грин. Мертвая мать. — СПб: Питер, 2005. — С. 333–361.
7. Дональд В. Винникот Искажение Эго в терминах истинного и ложного Я. // Московский психотерапевтический журнал. — 2006. — № 1.
8. Архетип Сенекса и его влияние на личность. [Электронный ресурс]. URL: http://teurung.org/архетип-сенекса-и-его-влияние-на-лично/
9. Дональд. Калшед Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа. − М.: Когито-Центр, 2015. — 525 с.
10. Натан Шварц-Салант. Пограничная личность. Видение и исцеление. − М.: Когито-Центр, 2010. — 368 с.
11. Валерия СедоваСтадии Великого Делания. [Электронный ресурс] // Касталия. URL: https://castalia.ru/issledowanija/okkultizm/2347-valeriya-sedova-stadii-velikogo-delaniya.html
12. Томас МурТемные ночи души — М.: Клуб Касталия, 2017.

Записи по теме